ПРОШЕНИЕ НА ИМЯ МОСКОВСКОГО ГУБЕРНСКОГО

ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА СЕРЕДЫ

[...] Царь, как помазанник божий, стоящий вне интересов разных сословий, не являющийся выборным представителем какой-нибудь группы, партии, для которого все одинаковы, для которого, как для отца семейства, все граждане суть только его верноподданые сыны, заботится о благе и славе всей страны, всех частей населения, живущих в ней, а не какой-нибудь одной группы. При неограниченности власти, при несменяемости ее, при наследственной передаче власти от державного отца к державному сыну не может быть неустойчивости в мнении относительно внутренней и внешней политики, так как основная точка зрения на государственный вопрос во всей чистоте и неприкосновенности передается из рода в род, предоставляя делать только частные выводы из нее до тех пор, пока внутренние отношения людей, определяемые родом промыслов, не изменятся настолько, что потребуется постановка самого принципа. В устойчивости во мнении относительно внутренней и внешней политики, что возможно, как мы видели сейчас, при существовании неограниченной, единой и неразделимой власти, заключается залог беспрестанного развития внутренних сил страны, ее промышленности. То же самое обстоятельство является самым главным условием для прочных и верных сношений с иностранными государствами для возможности с их стороны доверия и уважения к себе.

Совсем не то представляется в государствах конституционных и республиканских. - Позволю пока себе остановиться на основном принципе республиканского образа правления на последствиях от применения его на практике. Здесь глава государства - президент республики, министры и народные депутаты, выборные и сменяемые: 1-й в большинстве случаев чрез известное число лиц, последние - когда угодно. Здесь министры ответственны перед народом за свои поступки. Последствием этого является то, что министры, как представители той или другой общественной группы, в государстве стараются проводить те реформы, которые полезны и выгодны выбравшим их, часто числом очень незначительным, и которые сплошь да рядом не соответствуют интересам целого государства, которые идут вразрез с вечной божеской правдой1). [...] Все они ведут друг против друга войну, как будто бы эти были непримиримые старые враги. Каждая группа старается провалить проект другой, и каждая из них, состоящая из малого числа членов, не может провести никаких мер, никакой реформы. В таком случаен страна остается без власти и, если страна с немногими, но сильными партиями только выступает на путь анархии, то страна с многими слабыми группами представляет почти полное разложение государства, дни его сочтены, как некогда были сочтены дни "Посполитой речи", в которой каждый шляхтич представлял из себя особую партию и своим veto мог остановить ход государственной машины. Вот до чего довел принцип народовластия! Дальше идти некуда! Здесь конец государству. Все сказание о республике применимо слово в слово к конституционному государству, разнящемуся от республики только тем, что король является не выборным, но зато и нет более фапльшивого положения человека в государстве, как положение конституционного государя. Всем заправляют выборные ответственные министры и парламент (палата депутатов, сейм и т.д.), и управление их имеет для страны такие же последствия, какие мы видели в стране с республиканским образом правления. Король тут является каким-то 5-ым колесом в телеге.

Итак, рассмотрев характер управления в государстве с самодержавной и ограниченной властью, я не вижу не только никакого преимущества со стороны последних государств, но напротив замечаю в них много чрезвычайно важных недостатков, вытекающих из самого принципа лже-народовластия и потому никоим образом не устранимых.

Но даже тогда, когда конституционные государства представляли бы собой идеал в области управления, деятельность человека для осуществления их ради одной полезности их не определяется, так как нужно знать еще, каков исторический ход страны, и, следовательно, знать, что может быть применено к ней, усвоено ей, поэтому покорнейше прошу Вас, Ваше превосходительство, и относительно этого предмета выслушать мои объяснения. Как бы они не были несовершенны, но я ими горжусь, как выработанными самим рядом долгих и усиленных работ.

Народ предан власти. Я прохожу мимо ряда многочисленных фактов из истории народничества, как Вам более известных, чем мне, миную и столь знаменательный факт, как избрание земским собором в 1613 году нового самодержавного государя. Подобному, неслыханному еще в истории факту удивляются все; народ, взявший силу и власть, сам, добровольно передает ее государю, не ограничивая его.

[...] Итак, простой народ, составляющий более 80% всего населения и потому один из самых сильных факторов в жизни государства является приверженцем неограниченной царской власти и, следовательно, мечтающий о конституции в России или даже о республике остается без сочувствия со стороны народа - этой несомненно страшной силы. Но нам скажут, что в государстве народ не единственный фактор, существует еще буржуазия, существует войско. Без сомнения - да, но признание этого еще ничего не говорит о характере и степени этих общественных сил. Что же такое наша буржуазия, как она велика и сильна, каких идеалов она придерживается? В том время, как в Англии производительный класс (рабочие на фабриках, заводах и земледельческих фермах) достигают только до 32% всего муж[ского] населения, у нас в России он (одни только крестьяне-земледельцы, без фабричных, число которых около 80 000 человек) более 80%. Следовательно, оказывается, что у нас непроизводительный класс жителей, т.е. лиц, занятых торговлей, профессиональными промыслами, одним словом, буржуазная часть населения и часть населения, интересы которой в большинстве случаев связаны с интересами буржуазии, в 7 раз менее, чем в Англии. Столетие тому назад городское население во Франции было более теперешнего населения городского же в России чуть ли не в 5 раз. То же самое пришлось бы сказать о Германии и Австрии. На Западе буржуазия, как видно, многочисленна и, стало быть, сильна, она могла и может играть там роль в государстве, на нее можно там опереться при желании провести какие-нибудь идеи, если они самой буржуазии не противны. Не то в России. На Западе, кроме того, буржуазия, как образованный и либеральный класс населения, является борцом за свободные политические учреждения, сильные своими материальными средствами и числом членов, в России же отцов современной буржуазии еще так недавно гоголевский Держи-Морда таскал за бороды, приговаривая "ах Вы аршинники, плутократы..." Нечего рассчитывать на буржуазию, о которой государь говорит: "У меня велик тот, с кем я говорю, и до тех пор, пока говорю" (слова императора Павла). Тысячу раз прав В.В., говоря в предисловии к своей книге "Судьба капитализма в России", что "существующая власть не будет иметь в обществе противника, который бы вынуждал ее на уступки либерализму; эти уступки власть может сделать добровольно, но свобода общества и в этом случае будет фиктивна, ибо так же легко изорвать клок бумаги "хартию свободы", как подарить его". Оказывается, что ревностным мечтателям свободных учреждений в России на манер западноевропейских конституций или республик на русскую буржуазию положиться нельзя. Остается еще войско. Но не очевидная ли это утопия? Может ли облагодетельствованный слуга возражать против своего господина? Может ли войско, присягнувшее государю, облагодетельствованное им и постоянно пользующееся его вниманием и милостью, восстать против него? За проведение в жизнь какой-нибудь идеи берется класс, заинтересованный ею, ожидающий от нее выгоды. Наше же войско, помимо его преданности царской власти, ничего особенного не может ожидать себе от введения новых порядков и скорее должен ожидать противного, и поэтому никоим образом оно не может служить орудием для выполнения преступных замыслов наших доморощенных недоучившихся мечтателей. Этим отчасти опровергается обвинение меня в пропаганде военного заговора с какой-то революционной целью. Нужно быть глупым, как 22 пробки, чтобы верить в возможность военного заговора в России. Если во Франции в 1848 году часть войска и была в восстании против короля вместе с народом, то это была национальная гвардия, набранная из постоянной крамольной буржуазии и содержимая ею же. Национальная гвардия не составляла заранее заговора и восстала потому, что восстала буржуазия. Сын (национальная гвардия) не может нейти с отцом (буржуазией). Королевские войска остались верными трону до самого конца этой печальной эпохи. В России национальной гвардии или милиции нет. Итак, остается без всякого сомнения, что и эта последняя надежда русских революционеров есть только фантом, продукт болезненного воображения. Но предположим даже на время, что часть войска (все войско очевидно не может вступить на путь заговора) могла бы быть вовлечена в преступный замысле, в заговор, можно ли и тогда русским революционерам рассчитывать на удачный исход предпринимаемого дела? Исход его зависит от численности заговорщиков (солдат - тех же мужиков по убеждению - трудно, если только совсем невозможно увлечь в подобные преступления) и от отношения к ним других офицеров, - между прочим, народа. При преданности народа царю, при ожидании блага себе только от него и ни от кого более можно смело сказать, что он не останется пассивным и, заступившись за царя, сделает исход военного бунта, и без того сомнительного, заранее неудачным. Эта безрассудная попытка вызовет только междоусобную войну и на много лет задержит начавшееся в последнее время быстрое развитие промышленных и умственных сил страны. Что это не простые слова, убедиться легко. Что это не простые слова, убедиться легко. Для этого достаточно посмотреть на отношения народа к интеллигенции, к привилегированным сословиям. Православная часть населения из крестьян не дает нам прямых указаний относительно этого предмета; но раскольники, из них останавливаюсь только на поповцах для устранения всяких недоразумений и подозрения в подтасовке фактов, оставили нам письменные свидетельства. Так как воззрения крестьян из раскольников на обыденные явления жизни, кроме некоторых религиозных вопросов, тождественны со взглядами крестьян из православных, то заключение, сделанное об отношении первых к интеллигенции, будет справедливо и об отношении вторых. В многочисленной литературе раскольников не остаются ни один обычай, ни один поступок, ни образ жизни привилегированного сословия не осмеянным. [...] Особенный фанатизм замечается к науке: медицине, философии, астрономии и другим. Просматривая их яростные нападки (надо признать, что они читали кое-что и по философии) на науку, невольно страшно становится за ее будущее в России при восстании народа2) [...] Наши сермяжные философы свой вандальский поход против науки оканчивают чуть ли не призывом уничтожить ее, в грубом ослеплении своем они осмеливаются даже сказать: "И все сие православная церковь в досаждение древлему благочестию и развращению нравов носитеся не запрещает". В ненависти к науке и лицам, занимающимися ей, идти дальше уже некуда и рассчитывать на пассивное отношение народа к поднятому военному бунту или даже на помощь его против царя - это значит быть более чем смешным. Констатированным только что отношением народа к интеллигенции осуждается мечтание народников и террористов о союзе их с народом в решительный момент, о возможности созвать земский собор и об общей работе на нем. Народ не их союзник, не им рассчитывать на него. Непризнание человеком конституционного и республиканского образа правления за идеал не дает также основания заключить о склонности его к социальной революции, так как, восстав против абсолютной власти ради осуществления социалистических идей и оставив власть по-прежнему неограниченной, он не будет иметь никакой гарантии, что новая или старая абсолютная власть выполнит его идеалы. Признание некоторых внутренних порядков ненормальными, требующими исправления, также не дает права заключить о революционизме человека. Эти неформальности замечает и само правительство, иначе бы оно не проводило в жизнь новых реформ, иначе бы оно не устроило крестьянский поземельный кредит, не созвало бы Кохановскую комиссию, не ввело бы новый университетский устав, не учредило бы фабричную инспекцию, которой ограждаются интересы рабочих и т.д.

Все вышесказанное сводится к следующим положениям:

1) Неограниченное управление само в себе имеет важные преимущества сравнительно с конституционным и республиканским.

2) Невозможность в России конституционного или республиканского образа правления вследствие:

а) приверженность народа к царю;

b) незначительности и грубости нашей буржуазии и наконец

с) невозможности военного бунта, так как интересы войска не совпадают с интересами либералов и революционеров.

3) Невозможность удачного исхода военного бунта даже при возможности заговора вследствие: 1) привязанности народа к царю и 2) вследствие развития убеждения народа и революционеров.

4) Логическая невозможность революционной деятельности для лиц из-за недовольства экономическими порядками в стране при приверженности того же лица к неограниченному образу правления.

Вот краткое резюме моих убеждений, их я всегда держался и держусь (многое сказанное здесь найдется в рукописях, написанных задолго до высылки из Москвы). Не думаю, чтобы за них был достоин кары. Если виновен в чем, так только в том, что не отказывался от разговоров о политике, не открывая тех, которые говорили против правительства, которые оспаривали меня. Каюсь, что не доносил не бессознательно, и сознательно. Дело в том, что мне приходилось говорить с незавзятыми и отчаянными революционерами, а с молодыми людьми, только что начинающими политиканствовать (с однокурсниками, знакомыми по гимназии и родине), одним словом, с лицами с неустановившимися еще убеждениями, сегодня говорящими одно, а завтра, попав под влияние книги или развитого лица, другое. У меня было тогда убеждение, да и теперь не могу от него отказаться, что для отвлечения таких молодых лиц от преступных замыслов самое лучшее средство для сего эти книги и беседы, а не энергичные люди. Этим, конечно, необходимость их для закоренелых лиц не отрицаю. Что шатание мнений у молодых лиц существует в действительности, я мог бы указать много примеров, остановлюсь на одном. По прочтении вышедшей в Берлине революционной брошюры, подписанной "Вольным Мыслителем" (заглавие, кажется, "Приемы современной борьбы") многие изменили свои взгляды на рациональность приемов борьбы "Народной воли" и народничества; остановились на перепутьи, не зная, что думать. Мне казалось и кажется, что правительство делает большой промах, оставляя молодежь без выяснения настоящего положения вещей в России, основываясь на научных данных, отдавая ее всецело в руки либералов, в руки журналов "От[ечественные] Зап[иски]", "Дело", "Знание" и т.д. или же в руки пропагандистов революции. Нельзя, впрочем, говорить, чтобы современное русское правительство вовсе не сознавало важность такой борьы: оно, не желая, чтобы народная масса попала в руки апостолов динамита и кинжала, издало "Сельский вестник". Если в этом отношении сделано что-нибудь для народа, то ничего не сделано для интеллигенции, легче всего поддающейся крамоле. Если высказанное мною мнение ошибочно я готов искупить свою провинность искренней службой царю и отечеству, сообразно моим знаниям и способностям, или с хирстианским смирением переносить вполне заслуженные кары. Я принимаю на себя обвинение в попустительстве, но я не имею ничего общего с людьми динамита, заговора и анархии. Я человек науки, никогда не имел и не имею ничего общего с людьми, осуждаемыми самой наукой. Я протестую против причисления меня к этой гнусной части русского современного общества. Василий Распопин.

Прошение это писано самим Распопиным в Тюремном замке. Заведующий тюремным замком

Л.Первов.

Березов, 26 ноября 1884 г.

1) [...] Счастлива та республика, в которой благодаря ее прошлому существует только 1 сильная партия; здесь страна остается все-таки с раз выбранной властью, хотя и преследующей узкоэкономический интерес; здесь механизм управления все-таки не подвержен всяким колебаниям превратной судьбы. Но если в стране существует не 1 сильная партия, а 2, 3 или даже более, то горе той стране, горе жителям ее, - она выступает на верный путь, ведущий к анархии, так как в таком государстве при борьбе партий следует частая смена министерств, не могущих привести в осуществление свои взгляды на внутреннюю и внешнюю политику. При таких обстоятельствах внутреннее развитие страны в застое [...].

2) К всякому шагу, поступку человека не из их среды, не из среды крестьян они относятся с непримиримой враждой. [...]

ЦГИАМ, ф. 131, оп. 40, д. 83, т. 3, лл. 90-95об.